Black Butler |
|
|
Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.
Вы здесь » Black Butler » Сборник рассказов » Никтофобия
[NIC]Начало эпизода[/NIC][STA]main attraction[/STA][AVA]http://s9.uploads.ru/t/RV1Ar.jpg[/AVA]keep me from...
Игроки: Серфин, Блэк Джек
Место действия: Лондон
Тема игры: Потому что иногда у вас есть весомые причины ее бояться.
Примерный или точный год/дата/период: 1888, начало зимы.
Примечания: альтернативное продолжение эпизода.
[NIC]Лайон Андерсон[/NIC][STA]Оно за моей спиной, так?[/STA][AVA]http://s5.uploads.ru/t/QXiSd.jpg[/AVA] [SGN]
I tried to hold these secrets inside me,
My mind's like a deadly disease
[/SGN]Перо легко скользит по бумаге, оставляя за собой тонкий чернильный след. Движения руки выписывают слова. Слова складываются в предложения. Предложения – в историю. На тонком, местами желтом листе созидается частичка другой, существующей только в воображении реальности.
Лайон склоняется над столом, освещаемым парой уже оплывших и потерявших изначальную форму свечей. За окном не так давно минуло за полночь, но писатель не спит, да и не собирается пока ложиться. Ночь – самое удобное время для творчества. Под покровом темноты город засыпает, стихают лишние, отвлекающие звуки, оставляют дневные, назойливые заботы, требующие постоянного внимания и решений. В затопившей комнату тишине как никогда лучше слышны приходящие в голову идеи, забиваемые будничной рутиной. Часы после полуночи – самые заветные.
Но проклятые.
Время, когда окруженный темнотой человек остается оторванным от действительности, чтобы предстать перед собственными мыслями, нещадно неприкрытыми ни суетой повседневных проблем, ни мелким самообманом. Время, когда человек слаб и наиболее уязвим, но в то же время, наиболее честен. Время, когда из прошлого в настоящее протягивают свои руки совершенные ошибки, спрашивая по долгам и беспокоя затянувшиеся было раны. Время страха и сомнения, раскаянья и сожаления, время пробуждающих ото сна криков и упрятанных в подушку слез.
Время, когда твои кошмары владеют тобой, но не ты – ими.
С наступлением ночи на столе всегда должна гореть свеча. Одна, можно две, но никогда три или более – света становится слишком много, его золотистый круг доходит почти до самой двери, освещая мелкие закоулки, и оттуда – из темноты и щелей высовываются темные руки, чтобы исправить возникшее недоразумение. Иногда Андерсон слышит смех, когда порыв ветра давит мечущийся огонек, тихий и несколько саркастичный, от которого по спине сбегают вниз неприятные мурашки, будоража память прикосновениями сотен незримых лапок. Ощущение старое, уже отчасти привычное, но Лайон бессознательно дергает головой, трет под воротником шею, где-то глубоко внутри подспудно ожидая вытащить из-за шиворота за хвост мелкое извивающееся тельце. Скопившаяся за его спиной темнота смеется, шуршит и шепчет неясными голосами, легко касаясь плеч призрачными, исчезающими при движении пальцами, и Андерсон склоняется ниже к бумаге, продолжая писать, писать, стараясь не обращать внимания на расползающиеся по краям тлетворные разводы, на витающий в воздухе кисловато-сладкий запах, на чужое дыхание, щекочущее временами затылок.
Где-то этажом ниже ворочается во сне упитанный управдом, морща брови и негромко похрапывая в густые усы. Ему снятся наводнения и растраты, затопленный туманами Лондон и растущие цены на масло. Далее от писателя, через комнату, сжимает на кровати подушку молодой журналист. Его лицо безмятежно - сны отличаются более веселым мотивом, но где-то уже на грани сознания маячит образ непредвиденной катастрофы с хрипом лошадей и вертящимися параллельно земле колесами. И дыхание сбивается, комкается безотчетно ни в чем неповинная ткань, уж точно никоим образом не способная предотвратить страшное.
Лайон не спит, но это не мешает его кошмарам являться к нему наяву.
Тихо скрипит перо, оставляя за собой мелкую вязь букв. Мысли облекаются в слова, слова выстраиваются в предложения, предложения – в историю. Только так можно не сойти с ума, пережить ночь и дождаться рассвета. Вынести, выплеснуть на безропотную бумагу, отвлечься поиском нужных эпитетов и метафор от постоянного приглушенного шума на самой границе слуха, от чужого присутствия на самой черте зрения. От собственных мыслей в голове, заговоривших вдруг неподвластными обличительными голосами.
Поставив точку, Лайон откладывает в сторону сплошь исписанный лист и принимается за новый. Пламя свечи отражается в лакированной деревянной поверхности узкими бликами. Иногда из шкатулки доносится слабое пощелкивание, словно механизм внутри тоже спит и тихо вздыхает во сне.
Стараясь не замечать его, Андерсон продолжает писать.
Отредактировано Серфин (3 Апр 2018 01:16)
[NIC]Тьма[/NIC][STA]Knock, knock, let me in[/STA][AVA]http://s4.uploads.ru/t/tRiFN.jpg[/AVA][SGN]Let me be your secret sin[/SGN]Тьма ощущала ночь, но не так как обычные люди. Воздух звенел и пел, словно струны, жаждущие прикосновений. Тишина была ошибкой. Тишина было ловушкой обманывающего самого себя разума. Свивающаяся кольцами в прохладе углов Тьма знала – ночь никогда не бывает тихой.
В лабиринте улиц пел ветер, раскачивая незакрытые ставни и проржавевшие флюгеры. В его песне слышались окрики патрульных, писки копошащихся в канализации крыс и вой бродячей стаи. Слышался короткий свист режущей кромки лезвия, бульканье крови из рассеченного теплого горла. Слышались зажатый плач и хрипловатые стоны, пахнущие блевотиной и насилием. Слышался звон разбиваемого оконного стекла и треск упавших осколков под чужими ногами. Слышались боль и сомнения, алчность и похоть, гедонизм и ничтожность – людские грехи мешались в общем хоре, угадываясь искушенным ухом привыкшего вслушиваться. Тьма знала о ночи многое. И была достаточно милостива для того, чтобы не делиться полностью этим знанием со сгорбившимся над столом человеком.
Лайон. Ла. Йон. Долгий первый слог, обрывающийся вторым коротким, захлопывающим раскрывшийся было рот.
Тьма смеется. Тихо, всматриваясь из углов в напряженную спину сотнями внимательных глаз. Человек не умеет лгать. Старательно игнорируя свое не-одиночество, только неосознанно подчеркивает обратное, резче обрисовывая контуры притаившегося «слона в комнате». Загоняемые внутрь волнение и тревога неуклонно вылезают наружу, будто плохо спрятанный в шкафу скелет, будоража запахом и статусом жертвы. И Тьма не может отказаться себе в удовольствии усилить эти симптомы, подливая в огонь масла сторонних звуков и галлюцинаций. Смертный так забавен, стараясь не показывать своей слабости.
Для них обоих не является секретом, что он устал.
Тьма видит это на его бледном, тусклом лице. Видит в измученно заострившихся чертах и мешках под глазами. Слышит в пульсации крови, неполной и ненормально учащенной. Эта игра в не-гляделки дорого дается для него. Соседство с потусторонней силой выматывает Андерсона. Сильнее, чем кого-либо в доме, хотя даже спящие за стенами люди ощущают неладное.
Тьме жаль его. Отстраненно и с долей праздного любопытства, с которым скучающий ребенок наблюдает за обескрыленной мухой. Пожалеть бедную букашку, посочувствовать ее судьбе, но никак не помешать ее свершению, втыкая иголки в беспомощно скребущиеся лапки.
За окном – беспросветная ночь, такая же черная, как выходящие из-под пера чернила. Тьма вылетает легко, словно дыхание при вздохе, концентрируя в себе скопившиеся в комнате и в сознании писателя химеры. Тонкое пламя свеч дергается, когда отбрасываемый им узкий светлый полукруг сокращается, сжимаемый выползшими из укрытий тенями.
«Все трудишься как маленькая пчелка?» - Тьма склоняется над плечом, обнимая фантомными руками за шею с нежностью венериной мухоловки. Давит незримым грузом, призрачным для тела, но невообразимо реальным для души. Сбившееся на миг дыхание раздается так неприкрыто близко, что демон не может удержаться от того, чтобы придвинуться ближе к источнику беззащитного тепла, пустить сотню-другую холодных мурашек раздавшимся над самим ухом шепотом. Это – игра, насмешка на грани угрозы, забава кошки с пойманным мышонком. Пока втянуты когти, движения лап смотрятся даже ласково.
«Может, расскажешь мне, над какой историей корпеешь в этот раз?» - демон развлекается, едва ощутимым сквозняком перебирая всклоченные на затылке волосы. Под наслоем сарказма – искреннее любопытство, это приглашение к беседе. Исписанные мелким почерком листы лежат на столе, но их продолжение – для нее загадка. Конец повести содержится только в голове Лайона, и Тьме, несмотря на все свои силы, так просто его не достать. Она видит его прошлое. Видит его настоящее со всеми его желаниями и мыслями. Видит его страхи и знает его кошмары, принимая в их создании непосредственное участие. Но сам творческий процесс дня нее – тайна, недоступная пониманию. Демоны могут смотреть. Могут учиться. И могут подражать. Могут компановать и объединять, образуя вещи, превосходящие их начала. Но сам процесс созидания остается вне их власти.
Так что, ну же, давай, поговори со мной. Ты не можешь больше притворяться, что меня здесь нет.
Отредактировано Блэк Джек (15 Июн 2017 23:14)
[NIC]Лайон Андерсон[/NIC][STA]Оно за моей спиной, так?[/STA][AVA]http://s5.uploads.ru/t/QXiSd.jpg[/AVA][SGN]
I tried to hold these secrets inside me,
My mind's like a deadly disease
[/SGN] Лайон честно старается ничего не замечать. Даже когда бурое плесневое пятно переползает уже на середину страницы, мешая выписывать ровные ряды букв. С наивностью ребенка, что закрывает глаза руками и верит, что от этой нехитрой манипуляции подкроватная бабайка сдуется и исчезнет. Только когда огонь свечки перед ним испуганно дергается и съеживается, писатель с упавшим сердцем понимает: все. Отступать ему больше некуда.
Горло сжимает, будто в нем не хватает воздуха, и сразу в груди становится тесно, словно камень на нее положили – не камень даже, а добротную могильную плиту. Инстинктивно Андерсон дергает рукой, выписывая непроизвольно на бумаге загогулину, но неприятное ощущение не сбрасывается, не уходит, хотя тело и подчиняется ему также свободно, как раньше. С чувством обреченности Лайон понимает, что ему остается только смириться. Вцепиться крепче пальцами в перо, пока в душу закрадывается тихий шепот, тщетно пытаясь найти в этом жесте достаточно внутренней стойкости.
- Я пишу, - Андерсон говорит не громко, но не из-за опасения случайно разбудить соседей, а чтобы лучше контролировать голос. Чтобы не подвел, не дрогнул, выдавая раздражение или, упаси Господи, страха… Какая же глупая, правда, фраза. Со стороны словно родитель, пытающийся отделаться от ребенка, требующего внимания, да вот только ясно, что его «чадо» все равно получит желаемое, как бы он не юлил.
Я занят. Уйди. Не трогай меня, пожалуйста. Не трогай меня. Не тро…
Чужое дыхание издевательски касается затылка, к черту руша все создаваемые внутри ограды. Эдакий тонкий намек: не спрячешься, не отвертишься. Должно быть, нависшей над ним темноте его ухищрения видны даже лучше его самого, и Лайон сдается, откладывает в сторону перо, признавая свое поражение. Вряд ли в ближайшее время ему дадут им воспользоваться.
- Это… сказка, - юноша берет ближайший к нему лист с так до конца и незаконченным предложением. Щурится близоруко поверх очков, вспоминая тонкости и подбирая лучшие фразы для их описания. – Хотя я вряд ли бы дал прочитать ее кому-либо из детей, - Андерсон неловко хмыкает, думая о том, что эти слова подходят для описания всего его последнего творчества. С приходом в его жизнь демона цель его работы несколько изменилась. Сочиняемые им ночью рассказы не для публики, это – отдушина, спасительный круг, позволяющий удержаться над самой бездной безумия, куда, хитро подмигивая, утягивает его паразитирующий сосед. Словно страшные, зубастые твари, эти произведения не должны никогда увидеть солнечного света. Иначе писателю страшно при мысли о том, что они смогут тогда сотворить. – История о трех мальчиках, что играли на окраине леса, заблудились и нашли заброшенный старый колодец. И на самой его глубине обитала Тварь, что предложила им исполнить по одному их желанию.., -
«Но, разумеется, сказала она, это будет не бесплатно. Старший мальчик был горд и смел, а Тварь была дряхла и стара, как и полуобвалившийся колодец, в котором она обитала. Нет, - сказал он. – Ты исполнишь мое желание задаром, и не одно! – и схватил с земли увесистую палку. Но стоило только ему с угрозой подойти, как чудовище раскрыло внезапно широкую пасть и, схватив ребенка длинной цепкой рукой, проглотило всего. Увидев это, второй мальчик потерял себя от страха и кинулся прочь, подальше от проклятого леса. А третий – самый младший и слабый – не смог даже сдвинуться с места, и только сердечко его трепетало от ужаса. Прожевав его друга, Тварь поднялась из колодца и склонилась над ним, капая кровью с острых зубов. Ну же, – спросила она. – Будет ли у тебя для меня желание? И глядя на ее когти, мальчик понял: она не насытилась. Тогда, собравшись с духом, дрогнувшим голосом он спросил: и какую же плату ты с меня спросишь?»
- Я сам еще не знаю ее конца, - Лайон с деланным равнодушием отбросил лист обратно на стол, под взгляд сжимающего ему горло собственного монстра.
Отредактировано Серфин (3 Апр 2018 01:17)
[NIC]Тьма[/NIC][STA]Knock, knock, let me in[/STA][AVA]http://sh.uploads.ru/t/MTDov.jpg[/AVA][SGN]Let me be your secret sin[/SGN] Тьма слушает. Внимает, перебирая кончиками когтей отдельные пряди волос, дразня неизбавимой назойливостью. Неодобрительно щурится, сужая просветы глаз на мечущееся пламя, когда неоконченный лист падает в стопку к себе подобным.
Нет. Так не годится.
Замысел повести неплох, к нему нет нареканий. Несмотря на некоторую скованность, постановка вызывает интерес верностью прописанных реакций. Протест, помешательство и принятие – в действительности только такой выбор остается у встретившего нечисть человека. Демон вскользь размышляет о том, насколько его присутствие повлияло на создание такого сюжета.
Но дело не в этом.
Тьма вслушивается в тон голоса, наигранно сухой и бесстрастный. Фальшивое безразличие, которым неумело, но отчаянно пытаются закрыться. Как будто под чужой рукой на бумаге расползлась неловкая клякса, похожая на раздавленного ненароком паука.
Кого в этой комнате ты пытаешься обмануть?!
Тьме не нужен этот дозволительно брошенный для просмотра текст – при желании, она узнала бы его и без разрешения. Но, раз Андерсон выдвинул такие условия игры – она их принимает, но изменяет, привычно перекраивая по-своему, подло, зная слабые места, куда лучше ударить.
Тени приходят в движение, смещаются в другой узор по освещенному краю, когда Тьма становится меньше, принимая нужную форму. Тонкие детские руки обнимают сзади писателя, ласково, и без прежнего давления. С размерами из воздуха словно уходит часть тяжести, облегчая выдох и вдох.
- И что же случилось дальше?
Демон привстает на кончиках туфель, мягко трется щекой о плечо человека, жмурясь насмешливо и выжидающе. Под сжимающими рубашку пальчиками легко отдается сердцебиение, похожее на пойманную птицу в клетке. При таком ябеднике не утаить, не солгать. Тьма отчасти забавляется своей беззащитной внешностью, предвкушает реакцию смертного с видом из первого ряда. Чтобы пронять до нутра, порою не нужно иметь острые зубы и длинные когти. В мире, где каждый стремится либо сожрать, либо выжить, опытный знает, что зачастую большую опасность несут те, с чьим обликом это менее соотносится. Красивый цветок превращается в губительную ловушку, невинный огонек в глубине оказывается приманкой хищного гада, а невзрачное насекомое – смертоносной тварью, за миг способной свалить с ног человека. Тьма и подобные ей очень давно играют в эти игры, чтобы знать все уловки и ухищрения.
- Ты ведь помнишь уговор? – нечисть поднимает руку, касается щеки писателя, невесомо проводя кончиками пальцев от скулы вниз к уху. Комнату заполняет цветочный запах – тонкий, словно аромат ненароком пролитых духов. В знакомом, подсмотренном жесте – теплота, украденное обещание прошлого, так не вяжущегося с настоящим, где за неплотно прикрытыми ставнями ворочается во сне алчный город. Люди начинают ценить то, что имеют, только потеряв и встретив намного худшее. Именно поэтому их воспоминания и кажутся им такими светлыми. Такими притягательными.
И такими далекими.
- Ты сам читаешь мне то, что написал.
Тьма копирует, идеально играет по украденным нотам. Накладывает на себя родственный образ, мимикрируя, провоцируя. Тактика старая, но испытанная, и сейчас демон замирает в ожидании вызванного ею ответа.
[NIC]Лайон Андерсон[/NIC][STA]Оно за моей спиной, так?[/STA][AVA]http://s5.uploads.ru/t/QXiSd.jpg[/AVA][SGN]
I tried to hold these secrets inside me,
My mind's like a deadly disease
[/SGN]
Нет. Андерсон не хочет в это верить, старательно отбрыкивается от мысли, даже когда худенькие ручки смыкаются вокруг него в известном с детства жесте. Просто это слишком низко, подло, будто добивать ногами и без того уже лежачего. Конечно, выходка вполне в духе примостившейся сзади твари, но… черт! Когда же он, наконец, привыкнет.
Разумеется, писатель помнит. Это было что-то вроде необговоренного пакта между ними: он читал Тави только те рассказы, которые сам готов был представить для публики, а оная публика в лице единственного юного человечка внимательно их слушала, не спрашивая о судьбе черновиков, навечно погребенных в ящике письменного стола. Временами Лайон думал, что сестра проявляла тогда просто поразительные для своего возраста терпение и серьезность. Она никогда не канючила и не торопила, не возмущалась капризно из-за непонравившейся концовки, не поднимала на смех. Похоже, он и не осознавал, сколько находилось в этом неокрепшем тельце мудрости и такта. Хотя, возможно, начинающий писатель просто был интереснее составлявших их не самый роскошный быт книг и игрушек. Во всяком случае, влиянию он определенно подвергался намного больше.
На секунду Андерсон накрывает холодные пальчики, касающееся его лица, своими, живыми и теплыми. Усиленно пытается всмотреться в сжавшееся, запуганное пламя, трепещущее уже где-то у самого основания подсвечника, да какое там! Нервы ни к черту, попробуй разыграть тут ледяное спокойствие, когда тебя подковыривают, словно улитку в раковине, вскрывают через уязвимое место и вытаскивают беззащитным нутром на солнце. Этот запах – нежный, ландышевый – тоже ему прекрасно знаком. Тави всегда нравились духи, стоящие у матери на туалетном столике, и девочка нередко втихомолку прокрадывалась в её спальню, чтобы украдкой капнуть себе на запястья самую малость и распространять вокруг себя затем незаметно этот легкий свежий аромат. Один раз она нечаянно опрокинула небольшой флакон, обильно проливая пахучую воду на стол, ковер и собственное платье. Многократно усилившись – как-никак, не одна капля – цветочное благоухание неотвязно преследовало ее, словно клеймо преступника. Помнится, испугавшись вполне предсказуемого гнева родительницы, как и последующей за этим заслуженной кары, Октавия целый день просидела в чулане, прячась между старыми, но почему-то так и не вынесенными на помойку вещами. Сидящей тогда за книгой в библиотеке Лайон прекрасно знал об укрытии сестренки. Однако, честно глядя поверх очков расфокусированным и потому не вызывающим подозрений взглядом, солгал.
Конечно, им всем потом влетело на орехи.
Это было забавное воспоминание. Но оно было единичным, и этот тонкий аромат уж точно не вязался со всеми другими, относящимися к его сестре.
Проклятая потусторонняя сволочь шарилась по его памяти, как по собственной кладовке.
- Хватит, - Андерсон порывистым движением отбросил тянущуюся к нему руку, грубо и со злостью отталкивая трепетно жмущегося к нему сзади паразита. Больше он на этот спектакль не купится. – Не смей принимать ее облик, - повернувшись, юноша с гневом вперился взглядом в окружающую его тьму, ставшую еще более густой из-за подходящих к концу огарков. Где-то в этой темноте скрывался треклятый дух, но с непривычки после какого-никакого, но света, тени сливались в глазах, и писателю не получалось его вычленить. Мрак окружал его повсюду – беспросветный, непроницаемый – и отчасти Лайону казалось, что вся заполняющая комнату чернота и есть зубоскалящий демон.
Отредактировано Серфин (3 Апр 2018 01:17)
[NIC]Тьма[/NIC][STA]the worst nightmare[/STA][AVA]http://sd.uploads.ru/t/67XAz.jpg[/AVA][SGN]Let me be your secret sin[/SGN]Тьма торжествует. Фантом отскакивает – отлетает легко, словно цветочный пух, в сторону от резкого движения, сливается с нагромоздившимися тенями с простотой сахара, исчезающего в горячем чае. На неизменившемся, знакомом с детства лице – улыбка, слишком взрослая и злорадная для простого воспоминания из прошлого.
Сорвался.
Тьма веселится, упивается кратковременностью момента, неприкрытым возмущением на безрезультатно всматривающемся в темноту лице. Какофония от наслоения двух несоответствующих образов – копии и оригинала – дает свое. Не в силах перенести противоречие и его отрицание, человеческий разум перестает контролировать себя, сдает эмоции, словно плохой игрок карты. Бедный, бедный Лайон. До сих пор обманывает себя, делит только на белое и черное, не понимая, что его палитра давно уже смешалась до всех оттенков сероты.
Писатель сидит на стуле, щурится бессильно и близоруко, выглядя, несмотря на свою злость так до наивного беззащитно. Удостаивая его раздразненные чувства зрелищем, демон вновь собирается в уже известный образ. Нарочито медленно, по кусочкам, словно составляемая из осколков в целое разбившаяся тарелка.
- Тебе не нравится мой вид? – Тьма протягивает руки, сжимая впавшие от недосыпа щеки, тянет за собой, неудобно и беспощадно задирая вверх бедовую голову. Склонившееся над человеком лицо заканчивает формироваться, оставляя последними глаза. Подчеркивая ложность образа, демон сохраняет их незаполненными, пустыми. Черными провалами, словно недостающие фрагменты в мозаике.
Пустышка. Маска. Фальшивка. Обманка.
- Но ты ведь сам не дал мне другого – ни облика, ни имени, - с мягкостью концлагерного изувера Доппельгангер проводит большими пальцами по коже, оттягивает вниз веки. Сдавливает крепко, не давая повернуть голову, не позволяя отвести взгляд.
Вот так, Лайон. Не смей отворачиваться. Смотри. Смотри на меня.
Фантом усмехается, зло и саркастически, растягивая в стороны по-кукольному трескающиеся углы рта. Символ, хранящееся тепло прошлого изменяется, коверкается, как мелодия, воспроизводимая с в край испорченной пластинки. Порождаемые помехи проникают под кожу будто иголки, растравливая, беспокоя, множа невыраженные кошмары и страхи. Если не успокоить их, если не утолить, они так и останутся внутри, словно некормленые собаки, грызущие своего хозяина. Мучить. Травить. Подавлять.
- Перестань уже бежать меня, м-р Андерсон, - Тень растягивает слова, прикрывая для виду плавной ласковостью издевку. Поглаживает, специально оставляя когтями тонкие кровоточащие царапины. Затянутся до утра, но не исчезнут, напоминая о себе засохшей кровью, которую придется прятать под волосами, избегая излишних и неудобных вопросов. Продолжая удерживать писателя, Тьма сталкивает приютившуюся на краю столешницы шкатулку. Деревянная коробка падает вниз, выпуская из своего нутра сонм белых, похожих на мертвых голубей страниц. Исписанные ночным почерком листы покрывают пол, словно пожухлая листва. Непрочитанные истории. Страшные сказки. Упрятанные кошмары.
Все верно, дорогой писатель. Как бы ребенок не зажмуривал глаза, шипящая гадюка не исчезнет из его комнаты. Не прекратятся войны и голод. Не утихнет поглощающий дом пожар. Нельзя вечно притворяться, что под кроватью никого нет. Иначе, рано или поздно, монстры из-под нее выберутся и сожрут тебя.
Загвоздка в том, что иногда они прячутся не под мебелью. А в твоей голове.
[NIC]Лайон Андерсон[/NIC][STA]вали из моей головы очень срочно[/STA][SGN]
I tried to hold these secrets inside me,
My mind's like a deadly disease
[/SGN][AVA]http://s5.uploads.ru/t/QXiSd.jpg[/AVA] Лайон сопротивляется. Усиленно дергается с энтузиазмом попавшейся на крючок рыбы, стараясь отодрать от себя чужеродные руки. Желательно, не оставив при этом в них собственное лицо. Проклятая нечисть – вцепилась в него словно клещ, не дает даже голову вывернуть. Однако Андерсон упорно не оставляет попыток вырваться, даже когда под давлением чужой силы ему приходится сначала встать со стула, а потом и вовсе подняться на носки.
- Ты не говорил о том, что сильно в них нуждаешься, - сжимая демонические конечности, писатель невольно кривится, когда в кожу врезаются острые когти. Вот чертов садист. Мало ему было издевательств над его разумом, так теперь решил еще и на физическом теле оставить свой след. – Разве ты не можешь принять любой облик? Зачем тогда тебе какой-то определенный? – шипит вполголоса, продолжая бороться. Почему-то повышать голос совершенно не хочется, хоть его и переполняет законное возмущение, да и в сценах с нападением монстров героям обычно полагается кричать. Звать на помощь. Да вот только как будто нельзя. Бесполезно. Не придет. К тому же…
К тому же есть внутри неясная причина, сила которой ощущается, несмотря на впившиеся до крови в лицо пальцы.
Между тем, по-видимому, неутихающие трепыхания Андерсона утомили демона. Или банально наскучили. Но даже под принуждением юноша не хочет смотреть, избегает отчаянно зрительного контакта. Потому что понимает, что не увидит ничего хорошего, когда предстоит встретиться вот так, лицом к лицу, глаза в глаза…
А там даже глаз нет. Просто нет. Черные пятна, пугающие, словно вырезанные ножницами дырки на портрете. И увидеть таким обезличенным лицо кого-то знакомого, кого-то родного – как удар под дых. Как дурное предсказание в тихий воскресный вечер, когда, казалось, ничто не предвещало беды. Готовься – не готовься, а все равно заденет, ударит по больному. Лайон пытается отстраниться, убедить себя во вполне осознаваемой ложности спектакля, однако, несмотря на доводы рассудка, внутри все равно что-то неприятно переворачивается. Даже настроя вырываться уже нет. Не до этого как-то.
Похоже, его реакция вполне соответствует ожиданиям. Тварь усмехается, распространяя по лицу паутину тоненьких трещин, еще больше убивая существовавшее сходство, усиливая искалеченное уродство. Живая карикатура, жуткая и ненормальная. Разувидеть бы тебя, забыть как дурной сон. Пусти. Хватит. Хватит уже меня мучить.
Еще и лыбится, сволочь.
- Перестань уже бежать меня, м-р Андерсон, - юноша растерянно замирает, под эти слова, прозвучавшие словно в ответ его мыслям, под глухой стук деревянной шкатулки, встретившейся с полом. Листы шелестят тихо, ложась ковром на пол, однако, им сейчас больше подошел бы грохот вываливающихся из шкафа скелетов. Несчастная мебель. В нее старались запихнуть так много, хотя как день уже было ясно, что на все схороненные секреты ее защиты не хватит.
Писатель медленно отпускает сжимающие ему голову руки. Делает глубокий выдох и вдох.
- Я не бегу от тебя, - Как будто это было бы возможно. Лайон закрывает глаза, словно для того, чтобы собраться с мыслями, хотя, скорее, ему просто необходимо разорвать, пусть даже и ненадолго, этот выпивающий силы зрительный контакт. Побыть одному в своей собственной голове. В таком желанном и ставшем теперь на вес золота одиночестве. Хотя бы на один час или даже на несколько минут. Возможно, тогда он сможет подобрать слова, которые убедят не только нависшего над ним духа, но и его самого. – Мне просто нужно время… чтобы все принять, - Андерсон смотрит в темные провалы глазниц. Вероятно, именно прошедшие бессонные ночи в окружении собственных кошмаров позволяют ему делать это сейчас так прямо. Лайон устал. Вымотался, выдохся, выпал из реальности. И, черт его дери, владельцу изматывающего его балагана об этом стоит дать знать. Как полковые лошади привыкают к шуму канонады, так и скребущиеся на задворках разума кошмары мало-помалу начали становиться неотъемлемой частью его жизни. А когда ты уже практически сломлен, когда уже не веришь в собственное спасение, становиться все равно. Что будет с тобой потом, что будет с тобой сейчас. Страшное уже случилось, и определенно ясно, что в будущем лучше не будет. И от этих мыслей внутри остаются только усталость и равнодушие.
Но, в тоже время где-то в глубине души еще сидит, трепещет слабый огонек если не надежды, то страха. Страха перед той глубиной, что можно предвидеть. Словно человек, потерявшийся на болоте и увязнувший наглухо в трясине – сдаться бы, погрузиться самому с головой в чавкающую топь, не оттягивая неизбежное. Однако до последнего будет цепляться, рваться вверх, тратя понапрасну силы, надеясь, ожидая, что кто-то спасет.
Андерсон чувствовал себя посреди такого болота. Черного, бесконечного болота без брода. Вот только эта топь сама его засасывала, активно способствуя процессу утопления.
Отредактировано Серфин (3 Апр 2018 01:19)
[NIC]Тьма[/NIC][STA]the worst nightmare[/STA][AVA]http://s4.uploads.ru/t/tRiFN.jpg[/AVA][SGN]Let me be your secret sin[/SGN] Тьма смотрела. Внимательно. Молча. Не только провалами глаз фантома, но и из-за спины, из углов. Оттуда, где темнота собиралась сгустками, похожими на падающие на гроб горсти земли. Рассматривала безвольно, по-тряпичному, осевшее в руках тело. Несчастный человечек. Все еще закрывает глаза, веря, что все его зримые при свете монстры исчезнут. Так закрывают в прятках глаза маленькие дети, будто не видя водящего, они и сами станут для него невидимыми.
Но это не та игра.
Доппельгангер отстраняется, отпускает, позволяя писателю снова встать на своих двоих. И, почти без размаха, отвешивает затрещину, сваливая на усеянный бумагой пол.
Я спрошу еще раз, Лайон Андерсон: кого именно в этой комнате ты пытаешься обмануть?!
Раздражение шевелится, словно змея, выплескиваясь вовне, заставляя утлое пламя свечи заметаться и сжаться наподобие побитой собаки. Словно у покупателя, слишком долго наблюдающего за действиями нерасторопного продавца. Демон наклонился, утрачивая сходство – теперь ненужное. Распадается, сливаясь с общей массой теней, надавливая рукой на шею. Сжимает. Недостаточно сильно для того, чтобы придушить, но достаточно, чтобы в легких и в голове заметался испуганно поддетый червячок паники, заставляя тело беспокойно подергиваться.
- Какое еще время тебе нужно, м-р Андерсон?
Хлопья темноты оседают на лежащее тело, на разлинованный чернильными строчками смятый ковер. Свеча осталась там, на столе, но пол находится вне ее уровня освещения. Забившийся робко в угол огонек так же далек от человека, как и почти мифическое, провалившееся под горизонт Солнце.
- Сколько еще времени тебе нужно, чтобы дурачить самого себя?
Комната наполняется шуршанием множества трепещущих крыльев. Черные мотыльки скользят по воздуху, вьются вокруг огарка, ползают, садясь на бледные руки и лицо. Фразы отрываются со страниц, обретая маленькую, обитающую во тьме форму. Мало-помалу писатель скрывается под их телами, словно под опадающей осенью листвой. Как будто нет ничего, кроме этого невидимого порхающего мира.
Это вопрос не времени, а осознания.
Нельзя быть наполовину живым. Нельзя быть наполовину мертвым. Нельзя вечно стоять на пороге, не решаясь выйти или зайти.
Нельзя быть наполовину сумасшедшим.
Ты можешь пытаться быть на черте, играя в сохранение баланса. Но рано или поздно сорвешься в какую-то сторону.
Или противные друг другу силы просто растащат тебя.
- Если это потребуется, я могу проявлять терпение сколько угодно, м-р Андерсон, - Тьма шепчет негромко на ухо, ведя когтем по изгибу раковины. Кровь проступает каплями, словно краска, сбирается, привлекая шелестящих насекомых. – Но вряд ли они будут ждать столько же. – Демон надавливает, пробивая кожу и выпуская на волю красную жидкость, тотчас неприятно заструившуюся по шее вниз, за воротник. Мотыльки реагируют мгновенно, словно активированный спусковым крючком механизм. Копошащиеся тельца облепляют теплые ручеек с ненасытностью оголодавшей стаи. Толкаются, дерутся, ползают друг по другу, стараясь пробиться к источнику, туда, чтобы опустить свои хоботки и пить, пить, грызть, рвать, забраться под кожу и жрать, жрать, жрать…
Тик-Так, Лайон. Тик. Так.
Наваждение исчезает так же, как и началось. Комната снова пуста, пусть и темна. Писатель лежит на полу, в ворохе собственных скомканных сочинений. Льющаяся из ранок кровь редеет и потихоньку застывает неприятной, но терпимой корочкой.
- Неважно, притворяешься ли ты, что монстра не существует или нет, - нечисть стекается обратно в углы, сворачивается, будто ткань или кот, становясь меньше, отпуская захваченное пространство. – Рано или поздно он проголодается, - Тьма, усмехаясь, закрывает глаза, укладывается на задворках сознания, становясь прозрачной и неотличимой от других теней. Где-то поблизости уже скребется наступающее утро. Первые, пробивающие ночь лучи – всегда самые резкие для зрения.
[NIC]Лайон Андерсон[/NIC][STA]What if I fell to the floor[/STA][SGN]...сouldn't take this anymore -
What would you do?.. [/SGN][AVA]http://s5.uploads.ru/t/QXiSd.jpg[/AVA]Самое сложное, что нужно сделать, жизненно необходимо сделать, после такого – это вдохнуть. Разжать стиснувшиеся мышцы, подчинить их снова себе, чтобы прогнать по пересохшему горлу одну-единственную порцию незаменимого кислорода, как после сильного шока или длительного погружения на глубину. Дальше будет проще, главное, не поддаться охватившей тебя панике, не позволить ей захватить тебя, иначе умрешь, страшно и нелепо как в той истории про ежика, забывшего, как дышать.
Хотя, может, так даже будет лучше?
Лайон с усилием делает вдох, словно преодолевая внутри невидимую плотину. От напряжения в груди горит и неприятно саднит, однако сразу же становится легче, как если бы с лица убрали навалившуюся подушку. Откликаясь на перенесенный ужас, пусть и несколько запоздало, тело прошибает липким и холодным потом.
Борясь со стойким приступом тошноты и нахлынувшей слабостью, писатель кое-как переворачивается на бок и закрывает глаза. Ощущения отвратные, но сил на то, чтобы подняться и сесть по-человечески на стул, ну или хотя бы на кровать у него сейчас нет. Остается только лежать, скрючившись вот так на полу среди бумаг, и терпеливо ждать, когда разум и организм успокоятся и более-менее придут в себя. Разумеется, не забывая при этом дышать. Лучше всего – глубоко и размеренно.
В этот, безусловно, не самый приятный момент, Андерсону приходит мысль, что демон вряд ли дал бы ему подохнуть вот так. Вернул бы с самой черты, не поленился, но не дал бы так легко и просто уйти из своих пальцев. Ни за что и никогда. Он с ним как тень, как вторая кожа – вместе и до конца.
И с этой мыслью, словно под занавес, приходит давно ждущая своего часа истерика. Долго она томилась за углом его осознания, терпеливо ожидала момента, когда, наконец, отступят все прикрывающие мысли и дорога будет чиста. Дождалась. Проходите, пожалуйста. Чувствуйте себя как дома.
Лайона начинает против воли разбирать нервный смех. Прикусывая костяшки руки, писатель сжимается в ворохе страниц, слова с которых всего каких-то пару минут назад так мило пытались его сожрать, и думает о том, что ему хочется орать. Орать громко и страшно, чтобы перебудить весь дом и всполошить жильцов. Чтобы, стучась возмущенно и недоумевающе в дверь, сюда ворвался сам невыспавшийся управляющий с ватагой недовольных соседей. Пусть он польет его последними словами, пусть выселит к чертям из дома, пусть хоть сдаст в приют для умалишенных – только бы нарушить сейчас это всепоглощающее обреченное одиночество, как будто в этом мире нет больше никого, кроме распластавшегося по полу юноши и ухмыляющейся недобро темноты.
«Свеча. Мне нужно зажечь свечу», - мысль приходит словно последний писк здравомыслия, и Лайон ухватывается за нее, как за спасительную соломинку. Да, действительно. Ему нужно зажечь свет. Тогда станет легче. Тьма отступит снова к углам комнаты, и это давящее ощущение отпустит, последует за ней, вместе с беспокойно шепчущимися в голове кошмарами.
Андерсон привстает на руках и пытается подняться. Еще не пришедшее до конца в себя тело малодушно сопротивляется, притворяется мешком картошки, болезненно реагируя на любую попытку сдвинуть его с належенного места. Лайон морщится, но с еще большим упорством цепляется за край стола, подтягивается, с грацией инвалида перемещаясь в пространстве. Шарит рукой, вслепую, из-за чего привычная столешница кажется внезапно незнакомой и насмешливо пустой, пока не натыкается на коробок. Чиркает раз, другой, еще, до ощущения возвращающейся паники, пока на кончике деревянного обломка не зажигается желанный огонек. Дальше проще – можно пересаживать его аккуратно на фитиль, словно драгоценную птицу, стараясь не забывать держать под контролем подрагивающие пальцы. Пусть и не с первого раза удачно – не страшно. Пока отвыкшие было глаза цепляются за очертания предметов, пока вокруг держатся при свете эти невидимые границы – не страшно.
Пока тебя не преследует ощущение полного одиночества в темноте – нисколько не страшно.
Выдохнув, Лайон кладет остаток спички на край и осторожно усаживается на кровать, следя взглядом за колеблющимся языком света. Пламя вытягивается, колышется слегка, завораживая, гипнотизируя. В таких молчаливых гляделках – свеча и человек – они и сидят тихо, пока над городом не начинает разгораться настоящий рассвет.
Вот и всё. Теперь можно ложиться спать.
Отредактировано Серфин (28 Авг 2017 19:42)
Вы здесь » Black Butler » Сборник рассказов » Никтофобия
